Лека подошла к иконе Богородицы «Призри на смирение». Для нее это слово сначала было чем-то не воспринимаемым, чуждым. Тем, что заставляло все ее существо протестовать против самого смысла этого. Как можно смиряться, ведь это же остановка в движении, в своем развитии. Смиряться, но с чем? Ведь в основе всего должно быть только движение вперед, преодоление. Каждый раз узнавать что-то новое, становиться тем, чем раньше ты не был, а это значит – бороться с тягой к успокоению и остановкой. И только лишь спустя время, спустя несколько месяцев проведенных под сводом этого храма Леке дано было понять, что смирение – это осознание того, что человек – сущность изначально наделенная божественной природой, после грехопадения прародителей, стал носителем склонности ко греху. И не просто понять это. А принять это утверждение всей болью своей, через слезы. Всей душой и внутренней сущностью своею. И вместе с этим пришло постепенное осознание того, что ее ропот против внутреннего устройства своего, с которым она отчаянно то боролась, то соглашалась и принимала – именно он должен быть прекращен. Но в случае столкновения с осуждением и непринятием проявления ЕГО в ней – снова внутренне протестовала и доходила даже до полного отчаяния. Вот когда слово «смирение» стало для нее камнем преткновения.
Иконы Богородице – для Леки были сначала тем, что давало ей возможность в слезах излить свое горе и свою боль. Ведь любовь материнская – она всепрощающая. Не порицающая, не осуждающая. И кто как ни матерь может понять человека со всеми его ошибками и падениями. Материнская любовь – чистая и светлая. Тем более, кому еще можно принести свою боль отвергаемого чувства.
«Эта боль одна на двоих». Эти слова Олега Валентиновича каждый раз разрывали ей сердце. Своей непрерывностью и бесконечностью. Своей безысходностью. И призывы к терпению и смирению с тем, что это должно быть именно так – постепенно делали свое дело. Но ведь это было одновременно и тем, что давало возможность понять то, что переживала Богородица, когда на кресте распинали ее сына единородного. Боль и любовь, прощение и молитва об этих людях, что подвергали ее сына таким мукам. Это становилось Леке понятным, родным.
И то, как Христос, распятый на кресте, молил Бога Отца своего отпустить грехи тем, кто совершает эту казнь. Снова боль и любовь.
«Отпусти им, ибо не ведают, что творят»
Именно все это Лека и принесла сюда, в этот храм. Именно вот так и предстояло ей познать, что Бог есть Любовь. Любовь всеприемлющая и всепрощающая.
Подсвечник у иконы Богородицы «Достойно есть»… Здесь Лека ставила еще одну свечу. Младенец Христос держал в руках свиток со словами, написанными на церковно-славянском языке. Непросто было разобрать, что именно означают эти слова. Только спустя время Лека смогла прочесть их: «Дух Господен на мне, его же ради помазан, благовестити посла мя нищим…».
И то, что Младенец Христос давал людям слова молитвы, для Леки было тем, что сразу откликнулось в ней принятием. Стремлением к познанию слов, которыми можно было разговаривать с Богом. Вот так молитва становилась для Леки основой новой жизни.
Было время Великого Поста; Распятие было вынесено на середину Храма. Может когда-то давно, еще раньше, когда Лека очень редко, но все-таки заходила в храм, она уже обращала внимание на большой крест, величиной почти в человеческий рост с изображением распятого на нем Христа. По левую сторону от него всегда была скорбящая Богородица, а с правой стороны стоял Апостол Иоанн. А перед самим распятием стоял, сияющий в свете горящих церковных свечей, позолоченный подсвечник.
Лека аккуратно и осторожно подошла поближе и остановилась рядом с распятием, совсем-совсем близко. И может быть именно в тот момент, когда она стояла вот так почти рядом с распятым Христом, с той болью в душе, которая перемешиваясь с чувством чистой и светлой любви, снова давала начало слезам, Лека уже глубоко внутри, осознавала, что такое жертвенность. Во имя кого-то, ради другого – и это было тем, что пронизывало тогда все ее существо. И ничего кроме этого больше не существовало. Ни времени, ни пространства. И Лека, даже неожиданно сама для себя, наконец-то перекрестилась. Но именно так, когда это стало проявлением глубокого понимания жертвенности.
В руках были свечи. Лека, как-бы снова вернувшись в реальность, вытирая лицо от слез, подошла к подсвечнику и поднесла свою свечу к уже горящей сейчас на блестящей подставке. Фитильки соприкоснулись, и пламя перешло на Лекину свечу. Бережно Лека поставила свою свечу рядом; и внутри ее, там, где было сосредоточение любви и боли сама по себе вдруг, зазвучала молитва. Та единственная, которую она знала уже много-много лет. Отче наш.